Из царства мертвых - Страница 38

— Ванная свободна, — сообщила она.

— Время терпит… Доброе утро… Как спалось? Я сегодня не в своей тарелке… Ты не слышала, я не кричал ночью?

— Нет.

— Я, случается, кричу во сне… Меня иногда мучат кошмары. С самого детства. Ничего страшного.

Он зевнул, посмотрел на нее. Она тоже выглядела не лучшим образом. Его тревожило, как она похудела в последнее время. Она стала причесываться, и Флавьер вновь поддался внезапному порыву.

— Дай-ка мне!

Он взял расческу, подвинул стул.

— Ну-ка, присядь здесь, перед зеркалом. Сейчас я тебе покажу, как это делается… Волосы, распущенные по плечам, — это до того старомодно!

Он старался казаться непринужденным, но от нетерпения у него подрагивали пальцы.

— И прежде всего, — продолжал он, — ты должна подкрасить их хной… А то у тебя одна прядь светлая, другая — темная… Это никуда не годится.

Волосы потрескивали, соприкасаясь с расческой, по их темной глади пробегали красивые отблески. Руки Флавьера ощущали их тепло. Они пахли сеном, выгоревшим на солнце лугом. От их влажных испарений он почувствовал легкое опьянение, как от молодого вина. У Флавьера перехватило дыхание; и Рене, чуть приоткрыв губы над сжатыми зубами, предавалась чувственному наслаждению. Ему удалось собрать волосы в пучок, его удерживало слишком много шпилек, но Флавьер и не рассчитывал, что прическа будет безупречной. Все, чего он хотел, — попытаться воссоздать ту благородную и целомудренную массу волос на затылке, которая придавала Мадлен безмятежное очарование женщины с картины Леонардо да Винчи. Уши теперь были открыты, так что стало заметно, какой они изящной формы. Выпуклый лоб вновь обрел свои благородные очертания. Флавьер склонился над головой Рене, чтобы нанести последние штрихи. Он пригладил тугой узел волос, одним взмахом расчески придал ему плавные, мягкие очертания, но тут же постарался скрыть избыток чувственности. Ему хотелось вылепить голову статуи, точеную, но холодную. Воткнув в волосы последнюю шпильку, он выпрямился и взглянул в зеркало на свое творение. Это оно! То самое лицо! Наконец оно снова перед ним — именно такое, каким столько раз описывал его Жевинь. Зеркало, освещенное косыми лучами утреннего солнца и светящееся, как акварель, сейчас отражало бледную, загадочную, погруженную в свои мысли женщину…

— Мадлен!

Он произнес ее имя, но она его не услышала. Было ли лицо, которое он различал в зеркале, ее отражением? Или это лишь иллюзия, мираж, как те картины, которые в конце концов удается различить глазу внутри хрустального шара? Он бесшумно обошел стул и убедился, что это не обман зрения. Медленные движения гребня, легкие, скользящие прикосновения пальцев погрузили молодую женщину в глубокую задумчивость. Но вот она ощутила на себе его взгляд, вздохнула и сделала над собой усилие, чтобы повернуть голову и улыбнуться.

— Еще чуть-чуть, — прошептала она, — и я бы уснула… Мне все еще хочется спать… — Она рассеянно взглянула на свою прическу. — Совсем недурно! — похвалила она. — Да, так и правда лучше. Только ведь это совсем не держится.

Она встряхнула головой, и из волос дождем посыпались шпильки. Потрясла сильнее, и пучок развалился, волосы волнами рассыпались по плечам. Она расхохоталась, и Флавьер после пережитого испуга ответил ей нервным смехом.

— Бедненький ты мой! — сказала она.

Он продолжал смеяться, прижимая ладони к вискам и чувствуя, что не в силах больше оставаться в этом номере. Он задыхался. Ему необходимо было солнце, трамвай, уличный гам, толпа. Ему нужно было немедленно забыть то, что он увидел. Он чувствовал себя алхимиком, который прикоснулся к золоту. Он наспех умылся, слишком сильно открывая краны и то и дело натыкаясь на полочку над умывальником.

— Я пока спущусь? — предложила она.

— Нет, подожди меня. Ты что, не можешь минуту подождать?

Он произнес это таким изменившимся голосом, что она подошла к дверям ванной.

— Что это с тобой?

— Со мной? Ничего… Что со мной может случиться?

Он заметил, что она причесалась по-старому. Пожалуй, он и сам не знал, злило это его или радовало. Не глядя, он повязал галстук, надел пиджак и взял Рене под руку.

— Думаешь, я потеряюсь? — пошутила она.

Но у него больше не было охоты смеяться. Они вышли из гостиницы и превратились в обычных гуляющих. Флавьер сразу же почувствовал себя усталым. Голова раскалывалась от боли. Пришлось присесть на скамейку.

— Извини, — сказал он. — Мне, пожалуй, лучше вернуться. Очень неважно себя чувствую.

Она сжала губы и постаралась не встречаться с ним взглядом, но безропотно помогла ему вернуться в гостиницу. Пока он отдыхал, пытаясь прийти в себя, она занялась штопкой чулок. Захочет ли она и дальше сидеть взаперти в этом неуютном номере, унылом, как зал ожидания?

Он не имеет права ее удерживать. К тому же он чувствовал, что на душе у нее еще не совсем спокойно. В полдень он хотел было встать, но у него закружилась голова, и пришлось снова лечь в постель.

— Хочешь, я тебе поставлю компресс на голову? — спросила она.

— Нет-нет. Сейчас все пройдет. Ступай лучше завтракать!

— Ты уверен?

— Ну да. Можешь не беспокоиться.

Но, как только за ней захлопнулась дверь, мучительная тревога исказила лицо Флавьера. Это просто глупо: ведь все ее вещи остались здесь, в шкафу. Она не может сбежать от него, исчезнуть. «Но она может умереть!» — подумал он и приложил ладонь ко лбу, будто хотел прогнать эту безумную мысль. Время шло. Флавьер чувствовал, как оно шелестело у него в ушах, точно пересыпались песчинки в песочных часах. Он знал, что внизу обслуживают медленно. И все же она могла бы поторопиться. Верно, она воспользовалась случаем, чтобы вдоволь наесться любимых кушаний, от которых обычно отказывалась, опасаясь вызвать его неудовольствие. Он и правда ненавидел все, что в ней было животного, грубого. Еще в том бистро в Курбевуа, когда она вышла из кухни, одетая как посудомойка… Что это была за мука! Вот уже час, как ее нет. Неужели она так изголодалась? От гнева и беспокойства голова разболелась еще больше. К глазам подступили бессильные слезы. Когда она наконец пришла, он встретил ее гневным взглядом.