Из царства мертвых - Страница 22

Машинально он проглотил суп, не чувствуя никакого вкуса. Он станет жить будто нищий, погрузившись в скорбь; чтобы наказать себя, будет терпеливо переносить тяжкие лишения. Хорошо бы купить хлыст и по вечерам подвергать себя бичеванию: теперь у него было право презирать себя. Долго же ему придется себя ненавидеть, чтобы заслужить право на самоуважение.

— Они рвутся к Льежу, — сказал официант. — Говорят, бельгийцы уже бегут к нам, как было в четырнадцатом.

— Россказни все это, — сказал Флавьер.

Льеж был так далеко, в самом верху карты. К нему все это не имело никакого отношения. Отныне война была для Флавьера лишь одним из эпизодов той битвы, которая бушевала у него внутри.

— У площади Согласия видели машину, всю изрешеченную пулями, — поведал ему официант.

— Принесите второе, — сказал Флавьер.

Ну почему его не оставят в покое? Какие еще бельгийцы! И почему не голландцы? Вот болван! Он поспешно доел мясо. Оно оказалось жестким, но Флавьер не стал жаловаться. Ведь он решил не щадить себя, замкнуться в своем горе, казнить себя воспоминаниями. Тем не менее за десертом он выпил две рюмки коньяку, и туман, окутывавший его в последние часы, понемногу рассеялся. Облокотившись о столик, он прикурил от золотой зажигалки: ему чудилось, что в дыме, который он вдохнул, была какая-то частица Мадлен. Он затянулся медленно, смакуя, и задержал дыхание.

Теперь он был уверен, что Мадлен до своего замужества не совершила ничего дурного. Его предположение было нелепым. Жевинь не женился бы на ней, не наведя справки. Да и не слишком ли поздно начала ее мучить совесть: ведь раньше Мадлен казалась вполне нормальной. До начала февраля за ней не водилось никаких странностей. Никогда ему не вырваться из заколдованного круга… Флавьер щелкнул зажигалкой и с минуту любовался тонким язычком пламени, прежде чем задуть его. Ладонью ощутил тепло нагревшегося металла. Нет, мотивы, побуждавшие Мадлен, не были заурядными. Это он цеплялся за примитивные доводы, доискивался до каких-то причин. Но он каленым железом выжжет эти предрассудки, очистится от них и когда-нибудь будет достоин проникнуть в тайну Лажерлак. Он представил себя монахом в келье, стоящим на коленях на земляном полу, только на стене висело не распятие, а фотография Мадлен. Та, что он видел на письменном столе Жевиня.

Он потер веки и лоб, спросил счет. Черт возьми! Да они не стесняются! Но спорить не стал: это входило в наложенную им на себя епитимью. Он вышел на улицу. Уже наступила ночь. А вслед за нею между высокими крышами домов разлился звездный поток. Изредка проезжали машины с притушенными фарами. Флавьер все не решался пойти домой. Он боялся звонка Жевиня, который мог ему сообщить, что тело Мадлен уже нашли. К тому же ему хотелось еще больше измучить свое тело, которое и было истинным виновником всех несчастий.

Флавьер шагал в каком-то ослеплении, не разбирая пути. Он приговорил себя к траурному бдению до самой зари. От этого зависело его достоинство, а может, и нечто большее. Там, куда ушла Мадлен, она, быть может, нуждалась в дружеской поддержке. Бедная Эвридика!.. К глазам подступили слезы. Он старался представить себе небытие, чтобы хотя бы в эту первую ночь побыть рядом с ней. Но не сумел вообразить ничего, кроме некрополя, похожего на этот затемненный город. Перед ним, теряясь в глубине улиц, скользили тени, а река, катившая вдоль берегов свои темные воды, не имела больше имени. Как хорошо вот так брести в ночной мгле! Где-то далеко осталась земля живых. Здесь же были только мертвецы, одинокие души, поглощенные мыслями о прошедших днях. Они скитались повсюду, мечтая о былом счастье. Одни вдруг останавливались, склонялись над рекой; другие куда-то беспричинно спешили. И все, казалось, ожидали чего-то вроде Судного дня. Что это ему говорил официант? «Они рвутся к Льежу». Флавьер присел на скамейку, закинув руку на спинку. Завтра он уедет… Его голова качнулась, он закрыл глаза, успев подумать: «Спишь, гад!» Он спал с отвисшей челюстью, как бродяга, прикорнувший у перегородки в полицейском участке. Прошло немало времени, пока он не проснулся от холода. Ногу свело; он застонал, словно в порыве страсти, и ушел прихрамывая. Его трясло от холода. Пересохшим ртом он пережевывал горечь воспоминаний. Рассвет обрисовал каменные глыбы домов, их склоны и гребни, причудливый лес труб. Флавьер укрылся в только что открывшемся кафе. По радио передавали, что ситуация на фронте не совсем ясна и что пехота пытается ликвидировать прорывы… Он съел пару рогаликов, макая их в кофе, и вернулся домой на метро.

Едва он закрыл дверь, как зазвонил телефон.

— Алло… Это ты, Роже?

— Да.

— Знаешь, я был прав… она покончила с собой.

Он молча ждал продолжения. Его раздражало прерывистое дыхание Жевиня на другом конце провода.

— Мне сообщили вчера вечером, — продолжал Жевинь. — Какая-то старуха нашла ее под колокольней церкви Сен-Никола…

— Сен-Никола?.. — переспросил Флавьер. — Где это?

— К северу от Манта… Забытая богом деревушка где-то между Сайи и Дрокуром. Просто невероятно!

— Как она там оказалась?

— Погоди… Ты еще не знаешь самого худшего… Она бросилась с колокольни и упала прямо на кладбище. Тело перевезли в больницу в Манте.

— Сочувствую, старина, — пробормотал Флавьер. — Ты сейчас едешь туда?

— Поеду снова. Сам понимаешь, я выехал немедленно. Пытался дозвониться до тебя, но не застал. Я только что оттуда. Сделаю кое-какие распоряжения и поеду обратно. Назначено полицейское расследование.